— Но это же ересь, — спокойно, без осуждения произнесла Мадлен.

— Это истина.

Сен-Жермен смотрел в глаза девушки и видел, как здравый смысл борется в ней с затверженными постулатами. В одном он был совершенно уверен: она выслушает его.

— Поверьте мне хотя бы ради себя самой. Есть люди, взывающие к темной стороне силы, и они приносят в мир много горя.

— Что ж, им суждено провести вечность в аду, — быстро произнесла Мадлен и с довольным видом переменила позу.

— Что вы можете знать о вечности? — вскинулся вдруг граф, но глаза его были печальны, и резкость не оскорбила.

— В Париже есть люди, — продолжил он другим тоном, — которые собираются пробудить темную сторону силы. Они готовятся провести два действа — одно в канун Дня всех святых, другое — в день зимнего солнцестояния. И в том и в другом случае они намерены пролить кровь и уже наметили первую жертву. Но со второй жертвой у них еще не все решено. Закон, которому они подчиняются, требует, чтобы это была невинная девушка. Им нужна девственница, Мадлен, — ее плоть, ее кровь, — и теперь они ее ищут.

«Вот ведь глупости», — подумалось вдруг Мадлен, хотя сердце ее стукнуло с перебоем.

— Ваша тетушка говорила мне, что в чем-то подобном был замешан когда-то и ваш отец. Он входил в окружение некоего Сен-Себастьяна. Сен-Себастьян вернулся, он здесь. Он опять собирает свой тайный кружок. Ему помогают Боврэ и другие. Одно жертвоприношение, жуткое, но без большого пролития крови — менее, по их меркам, значительное, они уже совершили и стали сильнее. Мне бы не хотелось пугать вас, Мадлен, но вы ни в коем случае не должны приближаться к приспешникам Сен-Себастьяна. Между прочим, в число их входит и Шатороз.

— Шатороз? — вздернула подбородок Мадлен. — Он всего лишь глуповатый напыщенный щеголь.

— В вас говорит голос вашего разума, но не души. Слушайте голос души — он важнее.

Мадлен смущенно и вопросительно взглянула на графа.

— Ваша душа подобна клинку — отточенному, сияющему, рассекающему покровы лжи и отверзающему дорогу к правде. Никогда не поддавайтесь сомнению, когда слышите этот голос, Мадлен!

— Я слышу его и сейчас, — прошептала Мадлен, но граф лишь пожал плечами.

— Скажите, — произнес он, отвернувшись к камину, — что вы чувствовали, когда говорили с этим хлыщом?

Мадлен вспомнила ужимки маркиза и содрогнулась, удивляясь силе охватившего ее отвращения.

— Я ощущала себя цветком, к которому подползает огромный червяк.

— Вот истина, — выдохнул Сен-Жермен.

— Но он же ничтожество, — возразила она не столько графу, сколько себе. — Он же ни на что не способен…

— Не надо недооценивать их, дитя. Общение с ними — путь к падению, к гибели.

— Но… вы? — спросила Мадлен, опустив голову и сосредоточенно изучая свои ладони. — Какое вам дело до того, что может со мной случиться?

Сен-Жермен отвернулся, не смея взглянуть в ее лицо, где начинало светиться понимание.

— Это не важно.

— Если вы не скажете, я попробую догадаться сама.

Взгляды встретились, граф сделал шаг.

— Ваша жизнь так ужасающе коротка, что мне не вынести, если хотя бы один ее миг будет потерян.

Мадлен встала, от ее щек отхлынула кровь.

— Сен-Жермен!

С тихим смешком граф отступил. Глаза его помрачнели.

— О, не пугайтесь. Я мог бы сломить ваше сопротивление, но подобные методы добиваться желаемого давно мне претят. Больше тысячи лет мне не приходилось принуждать женщину… и уж во всяком случае, не в общепринятом смысле.

В маленькой комнате стало вдруг очень тихо. Свечи в семи канделябрах покойно мерцали.

— Больше тысячи лет? — Мадлен хотелось недоверчиво хмыкнуть, но звук застрял в горле. — А сколько же вам на деле?

— Я не помню, — ответил Сен-Жермен, опять отворачиваясь. — Когда в Риме правил Цезарь, я был уже стар. Я беседовал с Аристотелем. Эхнатон восхищался статуей Нефертити, которую я изваял. Ныне столица его в руинах, но я бродил по ее улицам, когда она была еще молода.

— Как же случилось, что вы не умерли? — спросила Мадлен, чувствуя, что ладони ее холодеют.

— Я умер однажды… очень давно. Смерть необъятней, чем жизнь. И потому жизнь ценней, ибо она мимолетна.

Глаза Мадлен налились слезами. В голосе Сен-Жермена слышалась такая пронзительная тоска, что сердце ее разрывалось от жалости.

— О, только не надо меня жалеть! Я шел к осознанию истинных ценностей очень непросто. Временами мой разум погружался во тьму, и я купался в крови. Я искал жестокости, войн. Я с омерзением вспоминаю римские игрища. А позднее, вернувшись на родину, я отнимал у людей жизнь из, как это принято говорить, патриотических побуждений.

Сен-Жермен быстро взглянул на девушку.

— Как видите, мои нынешние прозрения оплачены дорогой ценой.

— Неужели бессмертие несет в себе столько печали? — прошептала она.

— Я не бессмертен. Эликсир жизни, — добавил он, прикасаясь к пламенеющему у горла рубину, — восстанавливает мои силы и не дает умереть.

— Вы прожили столько столетий и все же беспокоитесь обо мне. Почему? — спросила девушка тихо. Ответ был не нужен. Она его знала.

— Потому что вы стали мне дороги, — так же тихо ответил он.

Мадлен всмотрелась в лицо мужчины, стоящего перед ней, и увидела то, чего раньше не замечала. Матовый блеск его кожи, подобный свечению, исходящему от древних папирусов, явственно говорил об истинном возрасте графа.

— В юности, — произнес Сен-Жермен, пристально глядя в ее глаза, — я был, что называется, долговязым. Теперь я едва ли могу считаться человеком среднего роста. Пройдет лет четыреста, от силы пятьсот, и я сделаюсь карликом.

Он подошел ближе к Мадлен, протянул руку и нежно коснулся ее щеки.

— Сен-Жермен, — еле слышно шепнула она, накрывая его пальцы ладонью.

— Не искушайте меня, Мадлен. Вы не понимаете, с чем столкнулись…

Сделав над собой усилие, он опустил руку.

— Идемте, я отведу вас к тетушке.

Граф отступил и указал глазами на дверь.

— Запомните все, что тут говорилось о Сен-Себастьяне, и остерегайтесь. Я буду вас охранять, но зло коварно — вслушивайтесь в себя. Ум и проницательность — лучшая ваша защита. Если придется взывать о помощи — спрячьте гордость в карман. Кричите — и я услышу.

Мадлен досадливо передернулась и коснулась его руки.

— Этот эликсир жизни, — пристально глядя на графа, спросила она, — как вы его добываете? Сен-Жермен замер, восхищаясь ее отвагой.

— Я его пью, — жестко произнес он. — Спросите Люсьен Кресси.